Чурило Пленкович

Как во стольном том во городе во Киеве был пир, 
Как у ласкового Князя пир идет на целый мир. 
Пированье, столование, почестный стол, 
Словно день затем пришел, чтоб этот пир так шел. 
И уж будет день в половине дня, 
И уж будет столь во полу-столе, 
А все гусли поют, про веселье звеня, 
И не знает душа, и не помнит о зле. 
Как приходит тут к Князю сто молодцов, 
А за ними другие и третий сто. 
С кушаками они вкруг разбитых голов, 
На охоте их всех изобидели. Кто? 
А какие-то молодцы, сабли булатные, 
И кафтаны на них все камчатные, 
Жеребцы-то под ними Латинские, 
Кони бешены те исполинские. 
Половили они соболей и куниц, 
Постреляли всех туров, оленей, лисиц, 
Обездолили лес, и наделали бед, 
И добычи для Князя с Княгинею нет. 
И не кончили эти, другие идут, 
В кушаках, как и те, кушаки-то не тут, 
Где им надобно быть: рыболовы пришли, 
Вместо рыбы они челобитье несли. 
Всю де выловили белорыбицу там, 
Карасей нет, ни щук, и обида есть нам. 
И не кончили эти, как третьи идут, 
В кушаках, как и те, и челом они бьют: 
То сокольники, нет соколов в их руках, 
Что не надо, так есть, много есть в кушаках, 
Изобидели их сто чужих молодцов. 
«Чья дружина?» — «Чурилы» — «А кто он таков?» 
Тут Бермята Васильевич старый встает: 
«Мне Чурило известен, не здесь он живет. 
Он под Киевцем Малым живет на горах, 
Двор богатый его, на семи он верстах. 
Он привольно живет, сам себе господин, 
Вкруг двора у него там железный есть тын, 
И на каждой тынинке по маковке есть, 
По жемчужинке есть, тех жемчужин не счесть. 
Середи-то двора там светлицы стоят, 
Белодубовы все, гордо гридни глядят, 
Эти гридни покрыты седым бобром, 
Потолок — соболями, а пол — серебром, 
А пробои-крюки все злаченый булат, 
Пред светлицами трои ворота стоят, 
Как одни-то разные, вальящаты там, 
А другие хрустальны, на радость глазам, 
А пред тем как пройти чрез стеклянные, 
Еще третьи стоят, оловянные». 
Вот собрался Князь с Княгинею, к Чуриле едет он, 
Старый Плен идет навстречу, им почет и им поклон. 
Посадил во светлых гриднях их за убраны столы, 
Будут пить питья медвяны до вечерней поздней мглы. 
Только Князь в оконце глянул, закручинился: «Беда! 
Я из Киева в отлучке, а сюда идет орда. 
Из орды идет не Царь ли, или грозный то посол?» 
Плен смеется. «То Чурило, сын мой, Пленкович пришел». 
Вот глядят они, а день уж вечеряется, 
Красно Солнышко к покою закатается, 
Собирается толпа, их за пять сот, 
Молодцов-то и до тысячи идет. 
Сам Чурило на могучем на коне 
Впереди, его дружина — в стороне, 
Перед ним несут подсолнечник-цветок, 
Чтобы жар ему лица пожечь не мог 
Перво-наперво бежит тут скороход, 
А за ним и все, кто едет, кто идет. 
Князь зовет Чурилу в Киев, тот не прочь: 
Светел день там, да светла в любви и ночь. 
Вот во Киеве у Князя снова пир, 
Как у ласкового пир на целый мир 
Ликование, свирельный слышен глас, 
И Чурило препожалует сейчас. 
Задержался он, неладно, да идет, 
В первый раз вина пусть будет невзачет 
Стар Бермята, да жена его душа 
Катеринушка уж больно хороша. 
Позамешкался маленько, да идет, 
Он ногой муравки-травки не помнет, 
Пятки гладки, сапожки — зелен сафьян, 
Руки белы, светлы очи, стройный стан. 
Вся одежда — драгоценная на нем, 
Красным золотом прошита с серебром. 
В каждой пуговке по молодцу глядит, 
В каждой петельке по девице сидит, 
Застегнется, и милуются они, 
Расстегнется, и целуются они. 
Загляделись на Чурилу, все глядят, 
Там где девушки — заборы там трещат, 
Где молодушки — там звон, оконца бьют, 
Там где старые — платки на шее рвут. 
Как вошел на пир, тут Князева жена 
Лебедь рушила, обрезалась она, 
Со стыда ли руку свесила под стол, 
Как Чурилушка тот Пленкович прошел. 
А Чурилушка тот Пленкович прошел. 
А Чурило только смело поглядел, 
А свирельный глас куда как сладко пел. 
Пировали так, окончили, и прочь, 
А пороша выпадала в эту ночь. 
Все к заутрени идут, чуть белый свет, 
Заприметили на снеге свежий след. 
И дивуются: смотри да примечай, 
Это зайка либо белый горностай. 
Усмехаются иные, говорят: 
«Горностай ли был? Тут зайка ль был? Навряд. 
А Чурило тут наверно проходил, 
Красоту он Катерину навестил». 
Говорили мне, что будто молодец 
На Бермяту натолкнулся наконец, 
Что Бермятой был он будто бы убит, — 
Кто поведал так, неправду говорит. 
Уж Бермяте ль одному искать в крови 
Чести, мести, как захочешь, так зови. 
Не убьешь того, чего убить нельзя, 
Горностаева уклончива стезя. 
Тот, кто любит, — как ни любит, любит он, 
И кровавою рукой не схватишь сон. 
Сон пришел, и сон ушел, лови его. 
Чур меня! Хотенье сердца не мертво. 
Знаю я, Чурило Пленкович красив, 
С ним целуются, целуются, он жив. 
И сейчас он улыбаяся идет, 
Пред лицом своим подсолнечник несет. 
Расцвечается подсолнечник-цветок, 
Чтобы жар лицо красивое не сжег.

❂❂❂❂

Год написания: без даты

❂❂❂❂