Тихо сгасли звезды-недотроги  
по ручьям, разбившим легкий лед.  
Зяблики спустились на дороги  
и совсем забыли про полет.  
Скоро вся окрестность похмелела,  
солнце становилось на ребро,  
и шатались сосны, по колено  
в снежной пене горных погребов.  
Закачалась речка, льды срезая,  
переправы руша, и на льду  
заметался, закружился заяц,  
зимогор, почуявший беду.  
Грудь разбил и окровавил губы  
и от боли лег, а из-за скал  
грозно выходили лесорубы,  
город мой дымил в крутые трубы,  
синим пеплом снег пересыпал.  

❂❂❂❂

Дом мой ледоколом на причале  
лег от города и до реки.  
Ровно в полдень в двери постучали  
легким топорищем земляки.  
Самый старший повстречал поклоном,  
поднял зайца со своей груди,  
отдал мне и наказал спокойно:  
— Зверь исходит кровью. Отходи…  
Только и сказал я: — Не просите…  
В дом прошел; не слыша никого,  
зайца положил на синий ситец,  
на подушки, к солнцу головой.  
Приходил с забоев вечерами  
и сидел над койкой до утра,  
в белые повязки кутал раны,  
в желтые листы целебных трав.  
А об этом со смешною лаской,  
тихо, тихо, будто не дыша,  
матери рассказывали сказки  
всем светлоголовым малышам.  
В полдень приходили металлисты,  
школьники кричали у дверей,  
и дарили ягодник-трехлистник  
девушки с цветных оранжерей.  
В полночь в окнах просыхали стекла,  
и, шаги прохожих затая,  
до зари заглядываясь в окна,  
город весь на цыпочках стоял.  
А часы стучали, льдины прели,  
десять раз по ним прошла заря,  
в комнате остались от апреля  
серые листки календаря.  

❂❂❂❂

На заре проснулся длинноухий:  
выгнул спину, к солнцу прыгнул сам,  
длинные повязки легким пухом  
разметал по каменным углам.  
В эту пору площади дрожали  
от колес саженных и подков.  
В праздничных нарядах горожане  
рудобоев в горы провожали  
открывать созвездья рудников.  
Через все мосты и перевозы,  
через каждый лог и перевал  
понесли железные обозы  
черный хлеб и белый аммонал.  
Самородным золотом каймлены,  
плыли ровно, ветру вперекат,  
длинные багровые знамена  
у пехоты горной на руках.  
А посбочь дороги, через скалы,  
через ямы, не касаясь дна,  
пыль вилась да вершники скакали,  
кайлами звеня о стремена.  
И когда сирены протрубили  
далеко, у самых облаков, —  
увидали все на битой пыли  
изразцовый след автомобилей,  
гусениц рубцы да сечь подков.  
Был короткий от разлуки вечер,  
незаметно канувший во тьму;  
полушалками окутав плечи,  
удивились женщины ему.  
Школьники вернулись в стежки улиц  
и не замечали сгоряча,  
что эскадры в лужах потонули,  
мельницы разбились на ручьях.  
Но уже в кострах на горных тропах  
обтекали пеной котелки.  
Будто в день всемирного потопа  
диким спотыкающимся скопом  
звери пробивались на белки.  
Бурей завывали волчьи стаи,  
лось ревел, и задыхалась рысь  
так, что в красных глотках клокотали  
пеной отраженные костры.  
И, гремя моторами, по следу,  
через все разливы полых рек  
шел на труд, на битву и победу  
нежный-нежный сердцем человек.  

❂❂❂❂

1935  

❂❂❂❂