Я сплавлю скважины замочные. 
Клевещущему — исполать. 
Все репутации подмочены. 
Трещи, 
трехспальная кровать! 
 
У, сплетники! У, их рассказы! 
Люблю их царственные рты, 
их уши, 
точно унитазы, 
непогрешимы и чисты. 
 
И версии урчат отчаянно 
в лабораториях ушей, 
что кот на даче у Ошанина 
сожрал соседских голубей, 
что гражданина А. в редиске 
накрыли с балериной Б… 
 
Я жил тогда в Новосибирске 
в блистанье сплетен о тебе. 
как пулеметы, телефоны 
меня косили наповал. 
И точно тенор — анемоны, 
я анонимки получал. 
 
Междугородные звонили. 
Их голос, пахнущий ванилью, 
шептал, что ты опять дуришь, 
что твой поклонник толст и рыж. 
Что таешь, таешь льдышкой тонкой 
в пожатье пышущих ручищ… 
 
Я возвращался. 
На Волхонке 
лежали черные ручьи. 
 
И все оказывалось шуткой, 
насквозь придуманной виной, 
и ты запахивала шубку 
и пахла снегом и весной. 
 
Так ложь становится гарантией 
твоей любви, твоей тоски… 
 
Орите, милые, горланьте!.. 
Да здравствуют клеветники! 
Смакуйте! Дергайтесь от тика! 
Но почему так страшно тихо? 
 
Тебя не судят, не винят, 
и телефоны не звонят…