Сегодня пир, сегодня радость солнца,  
Сегодня брызги слез в моей душе.  
Один я дома, комната тесна,  
Один я дома, но зажгу я свечи,  
Все яркие и радостные свечи,  
Как набожный еврей свой семисвечник  
Молитвенной рукою зажигает,  
Чтобы невесту Саббат встретить. Радость!  
Войди в мой дом, в душе цари и властвуй.  
Войди в мой дом, танцуя и ликуя,  
Ты — свет моей души, ты, Айседора.  
Какая-то таинственная связь  
Во мне возникла, — как, зачем, не знаю, —  
Меж образом безбольной Айседоры  
И мальчиком, давно уж мной забытым,  
Еврейским мальчиком, который нес  
Проклятье нищеты и умер рано,  
И умер рано, в жизни не узнав  
О нежном, светлом имени твоем,  
Столь сладостно прекрасном, Айседора.  
И только с смутной силой ощущал  
Полурасцветшею душой, что есть  
На свете красота и радость…  
Он был немного сгорблен, некрасив, —  
Еврейские так дети вырастают  
В трущобах тесных — чахлые, больные, —  
На хилом теле голова большая  
Неправильной и угловатой формы,  
Подстриженные коротко, неровно  
Щетинистые волосы, на тонких,  
Немного злых губах усмешка скорби  
И что-то старческое в складках рта.  
И лишь глаза глубокие, большие,  
Как горные прозрачные озера.  
Он сыном был портного, в детстве помнил  
Старуху молодую — мать, отца,  
Склоненного над вечною работой,  
Подвал, полоску неба, грязный двор,  
Немного травки чахлой у сарая,  
Какой-то кустик у ворот и стаю  
Крикливых и задорных мальчуганов.  
Он был такой прозрачный, хрупкий, нежный,  
Он был слабей других, и вот его  
За это били и прозвали «Малхамовэс»,  
Что значит — ангел смерти.  
Айседора!  
Ты жизнь и свет, ты жизнь и красота,  
Ты радость радости и жизни жизнь…  
Он не узнал, что значит слово старость,  
Он был нетерпелив, он не дождался,  
Он знал лишь детство, отрочество, смерть.  
И в детстве раннем свет мелькал порою:  
Проснешься радостно и знаешь — Пасха.  
Не только что работать, — и ходить  
Нельзя сегодня много. Быстро вскочишь,  
Скорее в воду окунешь лицо  
(Отец не любит заспанных, хоть он  
Сегодня добр). Скорее на молитву,  
Знакомые слова бормочешь быстро,  
Но всё же совестливо, — пропускать  
Слова молитвы грех, — вот достоишь  
Перед концом «большое шэминэсрэ»,  
А там горячий чай с мацой творожной,  
А там игра в орехи на дворе,  
И маленькое сердце так трепещет  
И бьется, как орешек на доске.  
А вечером светла, как радость, скатерть,  
И мальчик нараспев, он самый младший, —  
Герой и принц, — сначала тихо, тихо,  
К концу ж задорно спрашивает деда,  
Что значит эта радость, эта ночь.  
О Пасха, о божественная радость,  
Сухая, как маца, без поцелуев,  
Без звонов колокольных, без цветов.  
Ты всё ж прекрасна и свята — зачем  
Сюда прокралась ты? Иль без тебя  
Нет жизни? Посмотри, как эти люди  
Бледны и некрасивы, их глаза  
В труде потускли, но сияешь в них  
Ты, как в глазах у Айседоры…  
Пасхальная, весенняя, святая,  
Ты радости пылинки золотые  
На нас свеваешь — пыль цветов нездешних.  
Тебе земных цветов послали люди,  
Две розовые яблони, — вокруг них,  
Едва зацветших, предвесенне-нежных,  
Кружилась ты, как мотылек, кружилась  
И славила зацветшую любовь…  
К нему пришла любовь под гул колес,  
Под стук машин на дьявольской работе.  
Мелькнуло нежное лицо в веснушках,  
Зазолотились кудерьки волос.  
Как колокольчик прозвенело имя,  
Как колокольчик — Дина — колокольчик  
Лиловый, средь полей, звенящий солнцу.  
Под краном в рот воды набрав, плеснувши  
На руки, смывши грязь и копоть дня,  
Они спешили — птицы вон из клетки —  
К реке, катящей медленные воды,  
С холма смотрели на речную гладь  
В прощальном свете солнца, а потом  
Гуляли под руку в пыли бульвара,  
Под музыку военного оркестра,  
Среди толпы гудящей — так тянулся  
Роман их, словно кто-то уронил  
На фабрику цветок, не полевой,  
А городской, пробившийся на свет  
В газонах жалких сквера.  
Скоро  
Одна любовь другую заменила:  
Неясная, как солнце сквозь туман,  
Мечта проникла в бедные кварталы,  
В подвалы и лачуги городка,  
Зажгла повсюду страсть и бред надежды.  
В углах старинных синагог шептались  
О чем-то возбужденно. С верой древней  
В Мессию, в чудо, — новые слова  
Смешались, и звучали странно дико  
Те чужеземные слова меж ветхих стен.  
И для него настало время страсти,  
И страсть преобразила всё, и яркой  
Казалась бедность жизни и борьбы.  
Над книгами склонялся он всю ночь,  
Пока гудок не звал опять работать,  
А сердце билось в буйном диком ритме  
Ликующего танца Айседоры.  
В твоих победных танцах, Айседора,  
Звенящая, сияющая медь!  
В твоих победных танцах, Айседора,  
Я слышу шаг грядущих легионов,  
Их полубог ведет, над ним орел,  
Над ним орел и гордые знамена!  
И знамя реяло — звучите, трубы,  
Звучите, трубы, пойте гимн победы,  
Герольды, славьте сей турнир прекрасный:  
Не рыцари, одетые в доспехи,  
Но горсточка подростков безоружных  
Врагам бросает вызов. Впереди  
В манишке чистой, в галстуке цветном  
Идет он, как на праздник. Честь ему  
На долю выпала — он держит знамя,  
И знамя в слабой худенькой руке  
Дрожит и бьется, бьется в гневной дрожи.  
………………………………………………  
………………………………………………  
Твой труп не выдали родным, в ночи,  
Кто знает, где тебя похоронили.  
Но если б можно честь тебе воздать,  
Но если бы нашлась твоя могила, —  
И знаю, что безумная мечта  
Мое желанье, — но хотел бы я,  
Чтобы на ней, погибший, бедный мальчик,  
Чтоб на твоей могиле Айседора,  
Безумная, плясала б пляску битвы  
И смерти, чтобы волосы ее,  
От пляски растрепавшись, пели, пели  
Тебе прощальный гимн и чтоб она,  
Сорвав цветы с твоей могилы, плавно  
И радостно, и радостно, и быстро,  
Кружилась, опьяненная цветами,  
Весной и солнцем…  
Знаю я, что есть  
Святая в смерти радость, в жизни радость!  

❂❂❂❂