Проснуться утром, грешной и святой,  
вникать в значенье зябкою гортанью  
того, что обретает очертанья  
сифона с газированной водой.  
Витал в несоразмерности мытарств  
невнятный знак, что это все неправда,  
что ночью в зоосаде два гепарда  
дрались, как одеяло и матрац.  
Литературовед по мне скулит,  
шурша во тьме убогостью бумаги,  
не устоять перед соблазном влаги  
зрачком чернейшим скорбно мне велит.  
Серебряный стучался молоток  
по лбу того, кто обречен, как зебра  
тщетою лба, несовершенством зева  
не просто пить, но совершать глоток!  
Престранный гость скребется у дверей,  
блестя зрачком, светлей аквамарина.  
О мой Булат! О Анна! О Марина!  
О бедный Женя! Боря и Андрей!  
Из полумрака выступил босой  
мой странный гость, чья нищая бездомность  
чрезмерно отражала несъедобность  
вчерашних бутербродов с колбасой.  

❂❂❂❂

Он вырос предо мной, как вырастают за ночь грибы в  
убогой переделкинской роще, его ослепительно белое лицо  
опалило меня смертным огнем, и я ожила. Он горестно  
спросил: «Еще глоточек?» Ошеломленная, плача от нежности  
к себе и от гордости за себя, я хотела упасть на колени,  
но вместо этого запрокинула голову и ответила надменно:  
«Благодарю вас, я уже…»  

❂❂❂❂

Спросила я: – Вы любите театр? –  
Но сирый гость не возжелал блаженства,  
в изгибах своего несовершенства  
он мне сказал: – Накиньте смерть ондатр!  
Вскричала я: – Вы, сударь, не Антей!  
Поскольку пьете воду без сиропа,  
не то что я. Я от углов сиротства  
оберегаю острие локтей.  
Высокопарности был чужд мой дух,  
я потянулась к зябкости сифона,  
а рядом с ним четыре граммофона  
звучанием мой утруждали слух.  
Вздох утоленья мне грозил бедой  
за чернокнижья вдохновенный выпорх!  
О чем писать теперь, когда он выпит,  
сосудик с газированной водой?!..  

❂❂❂❂

1979  

❂❂❂❂