(Bad Nauheim. 1897–1903)

❂❂❂❂


Я видел огненные знаки 
Чудес, рожденных на заре. 
Я вышел — пламенные маки 
Сложить на горном алтаре. 
Со мною утро в дымных ризах 
Кадило в голубую твердь, 
И на уступах, на карнизах 
Бездымно испарялась смерть. 
Дремали розовые башни, 
Курились росы в вышине. 
Какой-то призрак — сон вчерашний — 
Кривлялся в голубом окне. 
Еще мерцал вечерний хаос — 
Восторг, достигший торжества, — 
Но всё, что в пурпур облекалось, 
Шептало белые слова. 
И жизнь казалась смутной тайной… 
Что? в утре раннем, полном сна, 
Я вскрыл, мудрец необычайный, 
Чья усмехнулась глубина?

❂❂❂❂


Там, на горах, белели виллы, 
Алели розы в цепком сне. 
И тайна смутно нисходила 
Чертой, в горах неясной мне. 
О, как в горах был воздух кроток! 
Из парка бешено взывал 
И спорил с грохотом пролеток 
Веками стиснутый хорал. 
Там — к исцеляющим истокам 
Увечных кресла повлеклись, 
Там — в парке, на лугу широком, 
Захлопал мяч и lawn-tennis[3]; 
Там — нить железная гудела, 
И поезда вверху, внизу 
Вонзали пламенное тело 
В расплавленную бирюзу. 
И в двери, в окна пыльных зданий 
Врывался крик продавщика 
Гвоздик и лилий, роз и тканей, 
И cartes postales, и kodak’а.[4]

❂❂❂❂


Я понял; шествие открыто, — 
Узор явлений стал знаком. 
Но было смутно, было слито, 
Терялось в небе голубом. 
Она сходила в час веселый 
На городскую суету. 
И тихо возгорались долы, 
Приемля горную мечту… 
И в диком треске, в зыбком гуле 
День уползал, как сонный змей… 
Там счастью в очи не взглянули 
Миллионы сумрачных людей.

❂❂❂❂


Ее огнем, ее Вечерней 
Один дышал я на горе, 
А город грохотал безмерней 
На возрастающей заре. 
Я шел свободный, утоленный… 
А день в померкшей синеве 
Еще вздыхал, завороженный, 
И росы прятались в траве. 
Они сверкнут заутра снова, 
И встанет Горная — средь роз, 
У склона дымно-голубого, 
В сияньи золотых волос…

❂❂❂❂

8-12 мая 1904

❂❂❂❂